— Что, далеко уехали?
Я приветствовал ее с добрым утром и вошел на крылечко.
— Что, небось, с нами не скоро разделаетесь? — говорила она, смеясь. — Прошу покорно, — прибавила она, указывая на скамейку.
Я сел.
— Наталочко! — закричала она: — скажи Одарци, нехай самовар вынесе сюда на ганок! Я с нею так привыкла к своему простому языку, что иногда и гостей забываю.
— Я сам чрезвычайно люблю наш язык, особенно наши прекрасные песни.
Вслед за Одаркою, выносившею самовар, потупя голову, скромно выступала зардевшаяся Наташа.
— Слышишь, Наталочко, они тоже любят наши песни. А уж она у меня так и во сне их, кажется, поет и, знаете ли, ни одного романса не знает. По возвращении из Полтавы пела, бывало, иногда какой-то "Черный цвет", а теперь и тот забыла.
Я рассеянно слушал и любовался Наташей, и мне почти досадно было, зачем она опять нарядилась барышней.
— Ах, я божевильная, — воскликнула вдруг хозяйка. — А ты, Наталочко, и не напомнишь! Ведь сегодня суббота, а мы в субботу собиралися ехать в Переяслав. Одарко! — Служанка появилася в дверях, сказавши тихо:
— Чого?
— Скажи Корниеви, щоб брычку лагодыв и кони годував, а пообидавши, рушимо в дорогу.
— Добре, — сказала Одарка и скрылась.
— Как же это хорошо, что я во-время вспомнила! Если вы не торопитесь, то обедайте с нами и будьте нашим кавалером до города.
— Даже и в городе, если вам угодно. До обеда я гулял с Наташей в саду и около хутора, осматривали и критиковали их уютный прекрасный хутор. Показывала она мне в саду и собственное хозяйство, т. е. цветник. Правда, в нем не было больших редкостей, зато была чистота, какой не найдете и у голландского цветовода. Я с наслаждением смотрел на ее незатейливый цветник.
— Я маме, — говорила она самодовольно, — я маме каждое утро с мая и до октября месяца приношу букет цветов. А барвинок у нас зеленеет до глубокой осени. А с весны так он еще под снегом зеленеть начинает; я ужасно люблю барвинок.
— Да, барвинок превосходная зелень. А имеете ли вы плющ?
— Нет, не имеем.
— Так я обещаю вам несколько отсадков.
— Благодарю вас.
Я только вслух обещал ей плющ, а втихомолку обещал много разных цветов, и даже выписать цветочных семян из Риги, но, не знаю почему, мне не хотелося сказать ей об этом.
После обеда, без особенных сборов, мы сели в бричку, а Одарку усадили в мою реставрированную телегу и пустилися в путь. К вечеру мы были уже в Переяславе, и мне большого труда стоило залучить моих новых знакомок к себе на хутор. Наконец, они согласились. Они прогостили у нас два дня и так подружились с [моей] матерью, что расстались со слезами. Маменька была в восторге от своих друзей и в продолжение этих двух дней была бы совершенно счастлива, если б не свежее воспоминание о покойном Зосе, которое не дает ей покою ни днем, ни ночью.
Взаимные наши посещения продолжалися без малого год и кончилися тем, что я уже другой месяц в роли жениха, и совершенно счастлив. Приезжайте же, благословите мое счастие, а чтобы не откладывать в долгий карман, то соберитесь на скорую руку и приезжайте вместе с маменькой и моим посаженым отцом и другом, Степаном Мартыновичем. Приезжайте, незабвенный мой, искренний друже. Многое не пишу вам собственно потому, чтобы удивить вас прекрасною неожиданностью. До свидания.
Ваш почтительный сын и искренний друг
С. Сокира".
Сборы в дорогу старого холостяка немногосложны. Ярема мой всё устроил, а я только потрудился влезть на нетычанку, и мы в дороге.
Вслед за мною приехала на хутор и Прасковья Тарасовна со своим чичероне Степаном Мартыновичем. К свадьбе было всё приготовлено, и мы в первое же воскресенье поехали к заутрене, потом к обедне в церковь Покрова, и после обедни окрутили, с божим благословением, наших молодых и задали пир на всю переяславскую палестину, словом, пир такой, что Степан Мартынович, несмотря на свои лета и сан, ни даже на свой образ, пустился танцевать "журавля".
После свадьбы я прожил еще недели две в школе Степана Мартыновича и был свидетелем полного счастия своих названых детей.
Прасковья Тарасовна вполне разделяла мою радость, только иногда, глядя на юною прекрасную подругу своего Савватия, шепотом сквозь слезы повторяла:
— Зосю мой! Зосю мой! Сыну мой единый!
10 июня – 20 июля [1856].
ПРИМІТКИ
1. Усатое сословие — військові. В часи Миколи І цивільним чиновникам вуси носити було заборонено.
2. "Письмовник" знаменитого Курганова — популярний у XVIІІ столітті збірник правил усної і письмової мови, анекдотів, оповідань і т. п., складений Миколою Гавриловичем Курганови.м (1726 — 1796).
3. Учение Зороастрово — Зороастр (Заратустра) — міфічний пророк, реформатор релігії стародавніх персів.
4 "К.люч к таинствам природы" Эккартсгаузена — містичний твір німецького автора Карла Еккартсгаузена (1752 — 1803).
5. Егоров, Алексей Егорович (1776 — 1851) — художник-академік, чудовий педагог.
6. Гребенка — Гребінка, Євген Павлович (1812 — 1848) — український письменник, близький знайомий Шевченка.
7. Сказка о Еруслане Лазаревиче — популярна лубочна казка.
8. Каноник — тут церковна книга.
9. Дюма — Дюма Олександр (1803 — 1870), французький письменник, автор популярних романів "Три мушкетери", "Граф Монте-Крісто" та ін.
10. Тарасова ночь — розгром військ польської шляхти гетьмана Конєцпольського 22 травня 1630 року повстанцями-селянами Придніпров'я, на чолі з гетьманом Тарасом Федоровичем.
11. Геральдический дуб — т. зв. "родословие дерево", родовід.
12. Император Петр III — царював в Росії в pp. 1761 — 1762; походженням був німець із Голштінії.
13. Портупей-майор — старовинний військовий чин.
14. Иван Леванда — церковний оратор (1736 — 1814).
15. Великий Запорожский Луг — низина лівобережжя Дніпра, нижче порогів, вкрита озерами та чагарниками; тут запорожці рибалили й полювали.
16. Генерал Текелий — генерал, під керуванням якого військо Катерини II захопило Запорозьку Січ в 1775 р.
17. Читал Давида, Гомера и Горация — тобто знав мови староєврейську, класичну грецьку і латинську. Давидові приписувалося складання так званого "Псалтиря"; Гомерові — епічні поеми "Іліада" і "Одіссея". Горацій (65 — 8 pp. до н. е.) — римський поет, відомий своїми одами.