Скорей бы уж начало. Муторно от сигарет.
Наконец — первый звонок. Ярослав направился в зал. Пакульчане сидели у прохода, чтобы легче пробираться на сцену, как только кончится спектакль. В руках учительницы листок с текстом выступления, учит Бермутовы премудрости. Все спланировал Иван Иванович — и где сидеть, и что говорить. Творец триумфа Ярослава Петруни на земле его детства. Ярослав замедлил шаг и поклонился пакульцам. Его место крайнее в ряду, чтоб не цепляться за колени сидящих, когда будет выходить на сцену.
"Вся жизнь человеческая — спектакль", — слышались слова Ивана Ивановича Бермута.
Поднялся занавес. Угол дома, заборчик, яблоня в цвету, скамейка, криница с журавлем, уютный уголок, пастораль, деревенский рай, воспетый поэтами и поэто-прозаиками, которые живут на энных этажах высотных городских домов. В глубине сцены — панорама современного села с фермами, сенажными башнями, с каменными коттеджами. "Пусть теперь упрекнут, что в спектакле нет современных реалий, — говорил в ресторане режиссер, грея в ладонях рюмку с коньяком. — Аромат божественный. Мореный дуб… Блестящая идея! На заднике — перспектива!" Оркестр в яме сыграл мажорную, народные мотивы, прелюдию. На сцену выпорхнула девчонка, в вышитой сорочке, нарумяненные щечки, зеленая юбочка. Деланно-оптимистичным голоском прощебетала: "Ой, я такая счастливая, такая счастливая, как земля весной! Наконец-то он признался, что любит меня! Назвал своей лебедушкой! Сказал, что на руках пронесет вокруг земли". "И понесу на руках, по всему свету, моя лебедушка, краса моя и счастье мое. — Вслед за девушкой из-за дома, намалеванного на диктовом щите, выбежал такой же экзальтированный хлопец, новенький комбинезон говорил о его принадлежности к отряду сельских механизаторов: — Разреши я поцелую тебя, моя ненаглядная, солнышко мое!" "Когда хотят поцеловать, разрешения не спрашивают! Может, еще заявление на правление подашь?! — выкрикнула задорно и отвернулась, вся ожидание, краем глаза косясь на часы. — Скорей думай, на вечернюю дойку опоздаю, а мы выходим на передовой рубеж по району, нынче каждая капля молока…" Не договорила, потому что парень наконец решился, обнял, поцеловал. "Ой, медведь! Целуешь — как силос в яме утрамбовываешь. Нежно-нежно надо. Я ведь еще не привыкла…" "Ничего, цыган к цыбуле три дня привыкал, а сала попробовал — сразу привык…" По залу прошелестел смешок. Сработало. Не один сборник народных поговорок перевернул, пока напал на эту. Хорошо легла. Спектакль должен понравиться. Это сначала звучит фальшиво, натужно. Потом привыкаешь. И кто сказал, что на сцене все должно быть, как в жизни? Театр — это игра, это искусственный мир, фантазия на определенную тему, фантазия автора и режиссера. Главное — изящество, остроумие плюс — сюжетик, интрига. Разве сам Шекспир не писал развлекательных пьес? Неужто надо везти людей из сел за десятки километров, чтобы показать им такое же село, со всеми его буднями? Не от забот к заботам, а — в яркий праздник, вот принцип театра, литературы, вообще — искусства. Быть выше будней. Творить сказку о жизни. Разве не была сказкой для него в детстве литература? Сказкой, в которую он убегал. Главное — привыкнуть к миру, рожденному вымыслом. И тогда он не покажется таким уж нереальным. Народный лубок, базарные картинки, нарисованные яркими анилиновыми красками. Лубок нынче в моде. Новатор Ярослав Петруня. Искатель современных форм Ярослав Петруня. Первое действие спектакля завершилось взрывом на сцене — растяпа-мастер включил отремонтированный телевизор. Режиссер постарался — все было как настоящее: грохот, дым в летней кухоньке, и на пороге явился герой, весь в саже. В зале веселый смех, аплодисменты, все прекрасно, чудесно, спектакль удался, зря он казнит себя весь день, чудесно, чудесно, чудесно. И тоже зааплодировал. Вместе с залом.
В антракте шел из зала вдохновленный. Радостный. Мачеха сидела сразу же за проходом, прямо, словно спину приклеила к стулу, а руки — на коленях, темные корневища. Стукнуло в сердце. Склонился заботливо — пакульцы поглядывали на него со своих мест, весь театр смотрел на него.
— Понравилось, мама?
Что уж теперь, через столько лет после смерти матери, становиться в позу, пусть будет "мама" — собственно, какая разница, это в детстве он играл в никому не нужную принципиальность. Но мачеха, казалось, и не заметила перемены. А может, сделала вид, что не заметила.
— Что ты, Ярославчик, старую бабу спрашиваешь. Ты теперь человек ученый, сам знаешь, что придумывать…
— Но смотреть-то было интересно?
— Как же, глядела. Хорошая постановка. Только я больше люблю житейское. В телевизоре, когда житейское кажут, — и поплачу, и посмеюсь, и свое вспомню, всякое на веку пережила, ой всякое…
— Привет, привет, друже! — Ярослава кто-то обнял, повел меж рядами кресел. Хорошун. Его тереховский редактор. — Что ж, остроумно, жизнеутверждающе. Умеешь, искрометный талант! Смотрел — и вспоминал Тереховку. Когда стал редактором, спрашиваю у своего предшественника о сотрудниках, что этот умеет, что тот. Так он о тебе сказал. Это такой хлопец — вот спичечный коробок перед ним положь и дай задание: два подвала в номер — веришь, сядет и напишет, не вставая из-за стола. И тут у тебя сюжетик — коробок спичек, а такое расписал… Горжусь тобой. Самого меня текучка газетная засосала, но и я подумываю удивить мир записками краеведа. Выходные и так, когда свободная минута выдается, просиживаю в архиве. На художественность не претендую, это уж ваша, писательская юдоль, нам, простым газетчикам, туда лезть заказано, но напишу грамотно о том, что знаю.
— Может, именно в этом настоящая художественность — грамотно о том, что знаешь, — засмеялся Ярослав невесело. — А все мои игры со словом…
— Не скажи, друже, не скажи! — решительно запротестовал Хорошун. — Любуюсь, как ты со словом управляешься. Циркач, фокусник. По-хорошему завидую, искренне говорю. За двадцать лет после нашей Тереховки сколько я людей перевидел, всю область исходил и объездил, деревеньки такой нет, где бы не побывал, кипы исписанных блокнотов — такое б мог изобразить! Да вот не могу. А тебе природой дадено — талант. Ты перед природой и отвечаешь, помни это!