— Где же будешь кутить, брате Никита?
— Опять спрашиваешь по-бабьи! Ох, мне эти белоручки-гетманцы!.. Казак не без доли. Садись, поедем.
Казаки поехали крупною рысью. Скоро Никита начал оглядываться по сторонам, приложил кулак к правому глазу, долго всматривался вдаль и закричал;
— Так и есть, вот близко. Берег, Алексею!
— Где?
— Разве ты не видишь впереди ничего?
— Ничего, кроме птицы.
— Вот эта птица, что летает, и есть берег.
— Мало ли мы видели птиц!
— Птица птице рознь: это ворона, вот что хорошо...
— Ворона — птица так себе.
— Оттого и хорошо, что так себе; ворона — дурак; вольный Кречет, словно казак, быстро летает по дикой степи, а ворона мужиком дело, трется около жилья; увидел ворону — и жилье близко... Скачи за мной...
Через полчаса казаки прискакали на край крутого оврага, подле его глубоко, чуть приметною тесемкою вился по песчаному дну маленький ручеек; по сторонам громоздились, торчали огромные серые скалы; в расселинах лепился терновник, шиповник и выбегал прямыми зелеными побегами гордовый кустарник, очень известный на юге по своим крепким, бархатистым чубукам Внизу молодая девушка, сидя на камне у берега ручья, мыла ноги.
— Вот и Варкина балка (Варварин овраг), — сказал Никита, — тут ее и зимовник.
Девушка быстро запрокинула назад голову, взглянула вверх, вскрикнула и исчезла.
— Экая проворная Татьяна! — проворчал Никита. — Это племянница Варки, веселая девушка!
— А Варка кто?
— Варка вдова нашего казака, по смерти мужа держит шинок тут неподалеку от Сечи. Духу мужского нет здесь, все бабы — она да ее племянницы; а живет хорошо, все деньги наши сиромы (безродные, холостяки) тут оставляют. Тут пьют, тут гуляют, тут... А вот она сама.
В это время шагах в двадцати из-за скалы показалась женщина лет сорока; волосы ее были убраны под казацкую шапочку-кабардинку; лицо и шея смуглые, загорелые, над темными сверкавшими глазами черною скобкою лежали густые сросшиеся брови; за поясом у нее была пара пистолетов и татарский нож, в руках турецкая винтовка. Уставя дуло винтовки против казаков, она грозно спросила: "По воле или по неволе?"
— Вот так лучше! — отвечал захохотав Никита. — Известно, по воле! И своих не узнала. Варка Ивановна .
— Тьфу вас к черту! — сказала Варка, опуская винтовку.— Напугали меня. Думала нивесть кто, так принарядился Никита Прихвостень! Откуда, коли по воле?
— Пшеницу пололи.
— Доброе дело! А куколя много?
— Есть, небого! — отвечал Никита, побрякивая в кармане дукатами. — Пока с собою носим.
— Милости просим! Отваливайте же камень.. А это новитний (новичок)?
— Еще теленок, а будет волком.
Казаки отвалили камень, и им представилась узкая тропинка, по которой с трудом сошли они и свели лошадей. Лошадей спрятали под навес скалы, а сами отправились в шинок.
Шинок был вроде грота или землянки; он состоял из большой комнаты и двух маленьких по сторонам; маленькие были спальни хозяйки и трех ее племянниц, а большая служила сборным местом для казачьих оргий. Вокруг, под стенами, стояли лавки и столы, в углу бочка пенника, на которой часто, сидя верхом, засыпал какой-нибудь характерник; над нею, в нише, стояли бутылки с разными настойками, ковши, стаканы, на стенах висели сабли, ружья и пистолеты.
Угрюмый Никита вовсе переменился, войдя в этот чудный шинок, где уже ожидала их Варка с бутылкою и чаркою в руках; три девушки, очень недурные, сидя у окна, что-то шили.
Сонце низенько, вечір близенько,
Прийди до мене, моє серденько!
— весело пропел Никита, принимая чарку; выпил, разгладил усы и, обратись к девушкам, сказал:
— Здравствуйте, мои перепелочки! Живи, здоровы? Ждали в гости доброго казака?
— Куда как ждали! — закричали девушки в один голос. — Много вас таких поганых!
— Та-та-та, го-го-го, затрещали, сороки! А покажет поганый польское золото, не так запоете... Ба! Что это за новый крест у вас на том берегу?
— То так, — отвечала шинкарка, — третьего дня подгуляли хлопцы, немного поспорили, да один и остался на месте.
— Все по-прежнему, горячие головы! Кто ж остался?
— Старый хрен, войсковый писарь, — сказала смеясь Татьяна, — стал меня целовать, дурень, при всех; я закричала: казаки заступились за меня, да Максим Шапка так как-то нечаянно хватил его саблею, что он уже и не встал с места.
— А попробую я поцеловать тебя; посмотрю, убьет ли кто меня, — сказал Никита, обвивая рукою шею Татьяны.
— Отвяжись! Еще не выросли руки обнимать меня! Право, закричу, сейчас закричу! Вот, вот, вот закричу!
— А я тебе вот этим рот зажму, — говорил Никита, — держи покрепче зубами! — И, дав ей в рот червонец, начал целовать, приговаривая: "Экая королевна!" — Что ты сидишь, братику Алексею, как ополудни сова на березе? Пей, гуляй — я плачу! Видишь, как весело! Пой песню, подтягивай за мной:
Давай, Варко,
Еще чарку,
И поповичу под варку.
Выпьем — небу станет жарко!
Ox, моя Татьяна,
Чернобрива кохана!
У красавицы шинкарки,
У казацкой тетки Варки,
Много водки, меду, пива,
И племянницы на диво!
Ox, моя Татьяна,
Черноброва кохана!
Белогруда и красива
Татьяночка чернобрива,
И блестит меж казаками,
Как дукат меж пятаками!
Ох, моя Татьяна,
Чернобрива кохана!
Вот вам и песня, сейчас сразу сложил, такая моя натура казацкая — хмель в голову, песня из головы, а ничему не учился... Эх, братику Алексею! Что-то было б из меня, если б учили, как вашего брата!
К вечеру приехали еще человека четыре казаков поминать, как они говорили, покойного писаря, и поднялась страшная кутерьма. Никита бросал злотые и червонцы и, беспрестанно щелкая себя по носу, ворчал:
"Уж тут! Уж уселся, проклятый! Вот божее наказание!"
— Если б музыку, — сказали казаки, — то-то была бы потеха!..
— Истинная была бы потеха, — прибавил Никита.
— У меня есть бандура; Супоня на прошлой неделе заложил за бутылку водки, — говорила шинкарка. — Играйте, коли умеете.
— Хорошо! Хорошо! — закричал Никита. — Давай ее сюда!
— Давай ее сюда! — закричали казаки. Принесли бандуру.
— Хорошо! — говорили казаки, посматривая друг на друга, — Да кто ж сыграет?
— Кто сыграет? Эка штука! Мало я видел играющих! Кто хочет, пусть и играет, только не я.