Ничего у него не спросила, ни о чем не сказала ему, ни разу не взглянула на него молодая Лемеривна. Он долго сидел, слушая старухины речи и не слыша их,— он все чего-то ждал да надеялся и смотрел на любимое лицо,— такое неприветное для него лицо! Старуха в беспокойстве все вела свои льстивые речи, беспокойными взглядами выпытывала, не обижается ли богатый жених дочернею холодностью; украдкой, с угрозой и гневом, бросала взгляды на дочь.
— Не наглядимся мы на твой подарок,— сказала старуха козаку.— И где это ты выискал такую чудесную парчу, мой родной? Где ты покупал парчу?
Козак вспомнил, что он привез с собой другой подарок, и подал его — это было дорогое монисто. Старуха схватила, вскрикнула, благодарила. Не дотронулась молодая Лемеривна и, сложа руки, сидела бледная и холодная,— только вздрогнула, когда мать стала примеривать новый подарок, точно прикоснулись к белой шее ледяные змеи.
И козак вздрогнул, словно меткая стрела впилась ему в сердце.
— Не нравится мой подарок, девушка? — спросил он и горько усмехнулся, и глядел — ждал ответа.
— Мне ничего не надо,— ответила девушка.
— Не слушай ее,— вскрикнула старуха в тревоге,— не слушай, мой сокол! Она не смыслит ничего…
Хотел козак что-то говорить, да дух у него заняло, в голове помутилось, забилось сердце до разрыву — он ушел. И шел, сам не зная куда, пока не очутился над рекою. На него пахнуло свежестью от сверкающих волн, и он остановился бессознательно.
И долго стоял тут козак, глядя в воду, и думал, и крушился, и все любил! И гневался, и тосковал, и все любил! И оскорблялся, и жалел, и все любил! Сильней гнева, тоски, оскорбленья была любовь! Наперекор всему страстная нежность одолевала его,— так что же мудреного, что он, решившись разорвать мучительные отношения, передумавши, перестрадавши, набрался силы и решимости и… и воротился к ней. И ворочаясь, спешил, как на праздник, и когда, подошедши к хате, услыхал ее голос, невыразимо сладко ему было его слышать. Он стал и слушал, точно очарованный. Он слушал не для того, чтобы узнать, о чем речь,— он просто желал голос ее слышать. Редко слыхал он этот голос любимый. Он боялся, чтобы, увидавши его, не замолкла она, и прятался. Вечер был темный — только звезды мерцали на прозрачном небе, и такой теплый, тихий вечер, что даже деревья кругом хаты не шелестели и не мешали ему слушать своим шелестом.
Пока не укротилось биенье его сердца, он ясно ничего не мог ни разобрать, ни понять, а там понемногу и разобрал, и понял. Явственно дребезжали в ушах у него все укоры и угрозы матери за суровость к нему, жениху, за непослушанье, и как до души доходили ответы тихие и неизменные: "Я не люблю его; я не хочу идти за него!" Ох, хоть бы что-нибудь иное сказала она! Хоть бы что-нибудь вымолвила, пожалуй, такое ж нелюбовное, пожалуй, хуже, да иначе! Эти слова и без того день и ночь перед ним, как живые, носятся и жгут, как огонь, и холодят, как лед!
Мать все сердитей становилась; пугает дочь проклятьем; грозит, что отдаст ее силою, перевенчает неволею.
— Вы меня перевенчаете неволею, да душа моя и сердце вольны будут,— промолвила Лемеривна и стала просить: — Не отдавайте меня силою! Не губите меня и его!
Так она просила, что весь задрожал козак и думал, что нельзя не послушать такой просьбы. Но мать не послушалась и осыпала новыми укорами и угрозами непокорную дочь. Козак вошел в хату, и старуха умолкла,
— Что так ушел? Где был, мой голубчик? — спросила она козака.— А мы тебя ждали. Садись, мой сокол, садись, мой желанный!
— Когда же мы будем свадьбу играть? — промолвил козак.
— Да как положили, так и сыграем,— ответила старуха торопливо.— Как положили, так и будет, мой коханый!
— Не слишком ли долгий срок мы положили? Не долго ли чересчур дожидать? — промолвил козак.
— Можно и поспешить, родной мой! — ответила угодливая старуха.— У нас все готово,— можно поспешить!
— Поспешите, будьте ласковы! — промолвил козак.
— Хорошо, хорошо, мой голубчик,— поспешим,— отвечала старуха и сейчас же начала рассчитывать и высчитывать дни и время, расходы и угощенья.
В хате все темнело да темнело; в открытые окошечки врывался запах пышно цветущих цветов в огороде, сильный и смешанный: и свежее благоуханье роз и сирени, и резкий запах любистка и черемухи, и бессчетно других ароматов слабей и слабей, и в одиночку почти не слышных. И едва можно было отличить при мерцанье звезд цвет свежей розы от золотистого чернобривца и цвет алого мака от цвета розового пиона, и едва мог отличить Шкандыбенко белые сложенные руки от широких белых рукавов и бледное любимое лицо от шелковых, гладких, пышных волос. Не сказала ни слова молодая Лемеривна, пока козак говорил с матерью, не шелохнулась, не ворохнулась. И при прощанье только, когда козак промолвил ей: "Добрая ночь!" — она встала, поклонилась и вымолвила: "Добрая ночь!" — ему в ответ.
Простился козак, поехал домой на хутор.
Добрая ночь! Ах, нет для него добрых ночей давно, давно!
С тех пор, как он ее узнал, нет для него добрых ночей! И будут ли когда! Будут ли?
С свадьбой поспешили, и свадьба назначена через неделю. И все ждут. Старая Лемериха и радуется, и тревожится; у ней в ушах и резкий, веселый звук золота, и тихие дочернины просьбы; сердце играет от жадной радости и сжимается от близкой разлуки с дочерью. Она с нею сурова и немилостива, скрепя сердце, и ждет не дождется, когда все покончится и будут они богаты,— богаты и благополучны. И хлопочет старуха, и суетится, и прибирается, приготовляется к свадьбе, и гостей сзывает.
Ждет, ждет жених назначенного дня, воскресенья. Он так торопил слуг своих, что слуги его сидят теперь сложа руки — нет уж никакого дела — и ведут речь об его будущем житье-бытье между собой. В хуторе все готово. Домик белеет ярко между зелеными тополями и блестят светлые окошки. На муравчатом дворе дорога гладка и чисто прометена — катись к решетчатому низенькому крылечку с навесом. Сад кругом весь в плодах, цветы в саду все в цветах. На полях, что видны далеко и широко вдаль, наливается и спеет рожь, золотится пшеница. Степь зеленеет травою и пестреет цветом. Лес шумит, развившись всеми своими листьями Вдали-вдали полоса синей воды сверкает. И все дышит, кажись, каким-то страшным нетерпеньем: и сверкающая вода, и шумящий лес, и волнующиеся поля, и разбегающаяся степь, и прибранный двор, и сад, и зреющие в саду плоды, и расцветшие цветы, и готовый домик с светлыми окошечками,— все, все, все… А пуще всего молодой козак: нетерпенье обвило его, как пламя, и, как пламя, его жжет. Несносно, невыносимо ему ждать.